Сага о Кае Эрлингссоне [СИ] - Наталья Викторовна Бутырская

Когда я уже привыкну к этому? Мне нравилось думать, что эта морда не сдается даже после того, как ее убрали с корабля, и сражается со всеми, как может. Пусть она уже не может наводить страх на врага и указывать путь морякам, но она отказывается признавать себя всего лишь жалким украшением возле дома и выпускает занозы в каждого, кто осмелится ее тронуть.

— Кай! — ахнула мама, когда я вошел в дом. — Кай! Ты цел? Жив?

Она крепко стиснула меня в объятиях, даже кости захрустели.

— Эй, мам, отпусти. Я уже не ребенок, — выговорил я, на секунду закрыв глаза.

— Но как? Что случилось? — она, наконец, разжала руки, но не выпустила меня полностью, держа за плечи. — Эрлинг три дня назад вернулся из Растранда, сказал, там все сожжено и разрушено, обгоревшие трупы, топор Ове… Он хотел тебя забрать, сейчас в Сторбаше такое творится! Во имя молота Скирира, да ты же теперь карл! Боги не оставили тебя, мой мальчик!

По ее раскрасневшемуся лицу текли слезы, она улыбалась и плакала одновременно, и говорила-говорила.

— А Эрлинг уплыл встречать гостей. Хотя это никому не нужно. Он просто не мог смотреть мне в глаза. Увез моего сына в троллеву даль, чтобы его там убили!

— Мам, я жив! Все хорошо!

— Расскажи! Расскажи мне все!

Я в очередной раз пересказал события в Растранде. Она слушала с жадным вниманием, раскрыв рот и не сводя с меня глаз. Когда я дошел до смерти Ове, мама даже перестала дышать ненадолго.

— Так, сын. Никому не говори про Торкеля. И не называй имя того мальчишки, которого ты убил. Понял? Скажи, что убил кабана в лесу по дороге или что-то еще. Да что же я сижу! Ты верно голодный!

Она тут же вскочила, позвала рабыню, и немного погодя я уже уписывал за обе щеки самую вкусную похлебку на свете да еще и с ячменным хлебом, по которому соскучился невероятно. Тем временем, мать затопила баню, и это было как нельзя кстати. Я провонял потом, был измазан грязью, искусан мошкарой, и дико чесалась голова.

Когда рабы притащили огромный чан с водой, я понял, что уже можно идти. Внутри уже отмыли стены от сажи, и можно было мыться, не боясь заново испачкаться. Раскаленные докрасна камни яростно зашипели, когда я плеснул на них воды, и я растянулся, позволив обжигающему воздуху окутать меня. Я мечтал об этом в течение последних десяти дней.

Я изрядно отощал, причем не только из-за лесной прогулки, но и благодаря дядюшке Ове, который готовил преотвратно и почти все из рыбы. Чистая одежда, что принесла мать, болталась на мне, как меч Фомрира во фьордах, зато я соскреб всю грязь, кожа аж скрипела.

А потом я уснул прямо за столом, не допив густое ячменное пиво, настоянное с травами.

На другой день я вскочил почти с рассветом. Мне не терпелось встретиться со своими старыми приятелями, причем обязательно на учебной площадке, куда меня так и не допустили.

Безрунным оружие не полагается!

Я хотел увидеть лицо Дага, когда тот поймет, что я теперь ничуть не хуже. Ненне и Ленне, наверное, испачкают штаны, когда я туда приду.

— Кай, отдохни! — крикнула мать, когда я уже был на пороге. Я махнул ей рукой, проверил топорик на поясе и умчался.

Тренировал перворунных старик Хакан. Он был не так уж и стар, лишь немногим старше моего отца, но все его звали стариком: его волосы и борода почти полностью были седыми. Отец говорил, что они побелели тогда, когда Хакану отрубили кончик носа. И после того боя Хакан больше никогда не ходил в походы. Может, люди врут, и храбрость сидит не в кишках, а на кончике носа?

Но при этом старик не был неумехой. Он слыл отличным воином, умел стрелять из лука, с топором ли, с мечом ли — побеждал в шуточных боях даже высокорунных, но при мысли о настоящем сражении у него начиналась медвежья болезнь. Поэтому отец и поставил его обучать младших. «Ты научишь их драться, а смелость пусть они отрастят сами» — так сказал Хакану отец.

Старик раньше частенько приходил к нам домой ради самого вкусного пива, как говорил он сам, и учил меня бою, правда, я больше вытирал спиной землю, чем сражался. И Хакан повторял, что после первой же руны все изменится. А потом не пустил меня на тренировку. Но на него я не обижался. Он поступил по правилам.

— Кай? Ты жив?

Видимо, вместо «доброго дня» или «будь здрав» меня отныне будут приветствовать словами «Ты жив».

— Жив. И с благодатью. Теперь, старик, ты не сможешь меня выгнать.

— Жив, — изуродованный нос Хакана сморщился, и я едва успел отскочить, чтобы не попасть еще и в его медвежьи объятья. — Ха, вставай к остальным.

Но я не послушался и вышел на середину вытоптанной площадки.

— Раз я получил свою первую руну, я имею право бросить вызов любому вплоть до пятой руны. Верно, Хакан?

— Так-то оно так, сынок, но…

— Меня зовут Кай, сын Эрлинга. И я бросаю вызов Ленне.

Этот трус первым захотел пнуть меня.

Ленне тут же спал с лица, оглянулся на брата и нерешительно вышел вперед.

— Я разрешаю бой лишь на палках со щитами, — сказал Хакан.

— Мне плевать.

Я и на палках его уделаю.

Мы сняли топорики, взяли палки со щитами у Хакана и встали друг напротив друга.

— Знаешь, как я получил свою руну, Ленне?

— Вырезал сотню коз? — проблеял мальчишка, пытаясь храбриться.

Мы медленно сближались, обходя центр площадки по кругу.

— Если бы, — хохотнул я. — Видишь ли, Фомрир видел мою храбрость еще до посвящения и решил, что даже девчонка, видевшая всего шесть зим, может получить благодать за козу. А настоящий воин должен убить врага!

— И ты…

— Да. И это был не жалкий раб, что глаза боится оторвать от земли, а настоящий воин, рунный, в кольчуге, в шлеме и с секирой.

После этих слов я прыгнул на Ленне, тот отшатнулся, но на этот раз ловкость не помогла ему. С размаху я врезал по его мерзкой роже, он успел прикрыться щитом, но ему это не помогло. Боги разделили свои дары на братьев поровну. Ленне не сумел удержать удар, и щит с глухим стуком впечатался ему в лицо, ломая нос. Он упал на землю, выронив палку, и скрючился, прижимая пальцы к залитому кровью лицу.

— Как приятно, не так ли? Мой нос тоже был сломан. И я решил